Понять ситуацию в сфере безопасности Украины едва ли возможно без понимания мотивации и стратегических целей России, с одной стороны, и оценки уязвимых сторон Украины и других стран, находящихся под российским прицелом, с другой стороны. Эта статья является скромной попыткой раскрыть мотивы Российской Федерации, а также выявить слабые стороны стран, которые уже стали или еще могут стать жертвами российской агрессии.
Рост российских амбиций и «украинский кризис»
Сам факт российской интервенции — сначала в Грузии в 2008 году, затем в Украине в 2014, а также нелегальное присоединение Крыма — стал возможным вследствие целого ряда факторов. Вероятно, главными из них стали неверные предположения Запада о том, что Россия — скорее партнер, чем соперник, что Европа после распада СССР стабильна и безопасна, а также недооцененные российские амбиции в регионе и внедрение в украинскую элиту тех, кто поддерживает идею российской доминанты на мировой арене.
Запад закрывал глаза на тот факт, что Российская Федерация никогда не принимала доминирования западных либеральных демократических ценностей и их влияния на мировой порядок. У Москвы собственное видение нового мирового порядка. Несмотря на поражение в холодной войне, России не пришлось столкнуться с какими-либо последствиями, инициированными Западом. Наоборот, страны Запада много инвестировали в развитие России (1). Позже эти инвестиции и колоссальные прибыли от продаж гидрокарбонатов в страны Евросоюза предоставили Кремлю ресурсы для действий вне рамок и границ.
Более того, успешно манипулируя неверными предположениями Запада, Кремль даже попытался продвигать собственную повестку в международных отношениях. Долгое время Россия продвигала почти забытую сейчас идею «Большой Европы» (2), которая бы простиралась от Атлантики и до побережья Тихого океана, от Лиссабона и до Владивостока — как новая форма сотрудничества между Россией и Европейским Союзом, с более глубокой интеграцией на континенте. Под этим предлогом Россия пыталась восстановить контроль над Восточной Европой и интегрировать ее в концепт «русского мира», а также намеревалась участвовать во втором туре геополитического соревнования с США в рамках концепции революционной экспансии (3).
В данном контексте одной из основных целей России было включение Украины в свою геополитическую орбиту. Во-первых, это стало бы весомым вкладом в российские геополитические интеграционные проекты. Несмотря на успех Кремля в формировании Евразийского экономического союза, сам союз вряд ли бы стал успешным без украинского рынка и украинских человеческих ресурсов.
Во-вторых, российские успехи в Украине стали бы демонстрацией того, что российское влияние простирается на значительно большие территории, чем автократичные режимы Центральной Азии. Кроме того, включение Украины в российский интеграционный проект приблизило бы Россию к НАТО и европейским границам, а также увеличило бы протяженность этих границ гораздо дальше белорусского сегмента и доказало бы, что российские интеграционные идеи, скорее навязанные, нежели мягко предложенные к рассмотрению, являются по-прежнему осуществимыми.
Однако в 2013 году что-то пошло не так. Несмотря на то, что президент Украины Виктор Янукович внезапно отказался от запланированного подписания договора об ассоциации с Европейским Союзом, что являлось значительным шагом на пути европейской интеграции Украины и символом того, что Украина принадлежит к западному блоку, народ Украины восстал против этого — началась Революция Достоинства. Также, несмотря на все попытки Кремля предотвратить успех революции и объявить ее переворотом, вначале слабая реакция Запада со временем превратилась в поддержку протестующих.
Это стало настоящим ударом по российским геополитическим амбициям. С одной стороны, был брошен вызов возможностям России как великой державы: несмотря на полный контроль над украинским президентом и правительством, Москва не смогла навязать свое видение из-за сопротивления людей на гражданском уровне. Кроме того, подписание договора об ассоциации с Европейским Союзом стало бы помешало бы воплощению российских амбиций об увеличении геополитической границы с Западом. И, в довершение всего, Россия не была готова принять вызов стабильной, независимой, демократичный и прозападной Украины, которая поставила бы под сомнение саму российскую модель «управляемой демократии» и ее так называемых «стран ближнего зарубежья». Признание этого противоречило бы стратегической цели российского руководства, а именно: закрепить за Россией звание сверхдержавы по статусу, который она имела в период холодной войны, что, согласно Путину (4), является ролью, продиктованной всей историей страны и являющейся для нее основополагающей.
Модели развития великих держав не могут подвергаться сомнению, по мнению российской элиты. Маленькие страны также не могут подвергать сомнению влияние великой державы и препятствовать российским целям в этом регионе. В таком контексте украинский кризис, который де-факто является войной России против Украины и демонстрацией российской мощи как Украине, так и другим небольшим странам региона и Запада в целом, был неизбежен. Российская логика была предельно четкой: те, кто против, должны быть наказаны, а те, кто сомневаются, должны быть напуганы.
Инструменты российской «гибридной интервенции»
Чтобы продемонстрировать это, Россия применила новую модель военной доктрины, которая сочетает традиционные инструменты российской военной доктрины с новыми акцентами: такими, как неожиданные и обманные действия, а также стратегическая двусмысленность. Эта модель позволяет России скрыть свои настоящие намерения и провести «скрытое вторжение» (5). Теоретическая база и рамки такой модели были заранее продуманы российскими стратегами, что и было отражено в нескольких документах. В западной литературе данная ситуация часто описана как «гибридная война». Однако важно отметить, что существуют некоторые различия в западном и российском понимании «гибридной войны».
Западные ученые при описании «гибридной войны» часто обращаются к термину «гибридная угроза», который включает в себя весь спектр разных моделей военных действий: традиционные методы, нерегулярные тактики и формирования, а также террористические акты, включающие насилие, принуждение и беспорядки. «Гибридные войны» (6) могут вестись как государством, так и разнообразными негосударственными вооруженными структурами. Такое описание больше подходит к явлению радикального исламизма или ИГИЛа, в то время как российский вариант является несколько иным.
Война в Украине привела к дальнейшей разработке ряда инструментов военной тактики России. Важной чертой российской гибридной войны является то, что она не только ведется боевыми и небоевыми единицами, но и затрагивает как государственные, так и негосударственные формирования либо наднациональные организации (например, Европейский Союз в целом), а также общество (к примеру, западное общество в целом).
Некоторые авторы спорят, что этот термин является неоднозначным, так как Москва не ведет войну в классическом смысле этого слова, но применяет широкий спектр конфронтационных инструментов. Было бы более подходящим использовать термины «гибридная угроза» или «гибридная интервенция», включающая в себя микс военных и невоенных элементов и предполагающая использование как «мягкой», так и «жесткой силы». При этом понятие «мягкой силы» фундаментально отличается от западного, где оно трактуется как способ привлечения других стран в свое сообщество. Российский взгляд на «мягкую силу» прямо противоположен: он, скорее, означает возможность влиять на разные страны и дестабилизировать их невоенными методами. Концепция внешней политики России, утвержденная в феврале 2013 года, включает использование мягкой силы (7), в значении более близком английскому soft force, чем soft power.
Важно проследить за концепцией другого идеолога российской интервенции в Украину, чтобы понимать, какие методы использует Россия. Всего за несколько дней до российской аннексии Крыма советник Кремля Владислав Сурков под широко известным псевдонимом обсуждал новую форму «нелинейной войны» (8), которая включает «всех и все, все аспекты жизни, в то же самое время оставаясь неуловимой в своих основных очертаниях».
В связи с этим будет справедливо отметить, что (9) в восточной Украине «Кремль действовал не с помощью прямой военной интервенции, а различными «непрямыми способами». В частности Россия использовала: пропаганду, обвиняя во всем «наступление» украинской армии; скрытую поддержку, поставляя оружие ставленникам РФ (местным “повстанцам”), а также посылая российских добровольцев под видом «зеленых человечков» или местных бойцов; удерживание ситуации между миром и войной, поддерживая Минские соглашения, с одной стороны, и игнорируя нарушения договора о прекращении огня, с другой. Донбасс представляет интерес для Москвы как территория, которая сейчас находится в гибридной ситуации и должна в ней оставаться: здесь нет полноценной войны, но нет и функционального политического единства под контролем Киева. В сущности целью Путина является постоянная дестабилизация Украины, которая предотвращает превращение Украины в функциональное государство, готовое к более тесной связи с Европейским союзом и НАТО».
Дестабилизация на линии соприкосновения, инспирированная Москвой, продолжает оказывать давление на украинскую армию, а также отвлекает внимание Киева от осуществления реформ, создает “усталость от Украины” среди сил Запада (которые и так с осторожностью относятся к подобному вызову, поскольку политики все еще помнят провал «команды Оранжевой революции» и считают Украину по крайней мере слабым, если не несостоявшимся государством).
В то же время растет недовольство властями. Украинцам не нравятся медленные реформы, коррупция и олигархическая система. Согласно соцопросам, проведенным в конце 2016 года (10), самые низкие результаты по шкале «успех—неудача» получили такие действия правительства, как борьба с коррупцией, ситуация с тарифами на коммунальные услуги, курс обмена валют, а также ценовая политика на основные продукты и услуги. Не удивительно и то, что в данных обстоятельствах лишь 16% населения довольны действиями президента Порошенко, в то время как 82% разочаровались в нем. То же относится и к премьер-министру Гройсману (16% довольны его действиями и 78% разочарованы), и к спикеру парламента Парубию (11% довольных против 82 % недовольных).
Данные обстоятельства создают идеальную базу для продолжения российской гибридной интервенции. Несмотря на продолжение военной операции на востоке Украины, Россия применяет мягкую силу на остальной территории страны. Пропагандистская война ведется как российскими масс-медиа, так и пророссийскими медиа в Украине, которые также поддерживают российские позиции в социальных сетях.
Пророссийские лидеры мнений подчеркивают ошибки правительства и дают импульс еще большему разочарованию, намекая, что самым лучшим решением могут стать досрочные парламентские выборы. При этом можно наблюдать ощутимый подъем пророссийских анти-западных политических сил, которые нацелены на преодоление парламентского проходного барьера. В начале мая лидер запрещенной в Украине коммунистической партии Симоненко участвовал в демонстрациях (11), привлекая электорат протестующих, разочарованных высокими тарифами на коммунальные услуги.
Все эти факторы создают предпосылки для уязвимости Украины в отношении российской гибридной агрессии.
Перспективы российско-украинского конфликта и необходимые дальнейшие действия
Есть много предпосылок к тому, что в 2017-м году ситуация в сфере безопасности ухудшится. Существующий конфликт и слабая поддержка населения не позволяют правительству сделать шаг к более быстрым и рациональным реформам.
С другой стороны, ситуация в Европе быстро меняется. Несмотря на то, что основные российские попытки гибридной интервенции сфокусированы на территории Украины, российские экспансионистские усилия уже бросили вызов Европейскому Союзу, а выборы во Франции и Германии (обе страны входят в «нормандскую четверку») находятся под сильным влиянием российской пропаганды, которая, в свою очередь, рассматривает Украину как государство, которое не стоит европейских усилий, а также инспирирует внутренние деструктивные популистские силы. Если хотя бы один из этих подходов принесет успех, ответ Запада на российскую интервенцию окажется слабее, а Москва получит более широкое поле для маневров в Украине.
Также совершенно ясно, что российские ресурсы для проведения гибридной агрессии еще не исчерпаны. Москва продолжит применение мягкой силы, не ограничиваясь странами Восточного партнерства, ближнего зарубежья или Центральной Азии, а направляя усилия и агитационно-пропагандистскую работу в западном направлении.
Успешное противостояние российской гибридной войне требует определенных условий. Основным и самым важным из них является признание того факта, что российская гибридная агрессия касается не только Украины, а нацелена, скорее, на западный образ жизни, Европейский Союз, Запад в целом (хотя и без применения военного компонента). В этом отношении страны Запада должны сплотиться и продемонстрировать солидарность в противостоянии агрессии. Как европейская, так и трансатлантическая солидарность имеют большое значение. Также крайне важным является понимание того, что хотя именно Украина стала прямой целью российской гибридной агрессии, однако поражение Украины в войне с Россией будет также означать и поражение проевропейских сил в других странах Восточного партнерства, приведет к разочарованию и отчаянию, сделает эти страны еще более уязвимыми для российской гибридной агрессии, в то время как успех Украины докажет, что даже российские амбиции великой державы тщетны, если сам народ не согласен с ними.
Правительство Украины, как и правительства других стран Восточного партнерства, подписавших Соглашение об ассоциации с ЕС, должны ускорить темпы реформ в ключевых секторах управления и экономики, чтобы противостоять общему разочарованию и депрессии, которые и являются лучшими союзниками российских гибридных сил.
- Applebaum, Anne (2014), ‘The myth of Russian humiliation’, available at http://www.washingtonpost.com/opinions/anne-applebaum-nato-pays-a-heavy-price-for-giving-russia-too-much-credita-true-achievement-under-threat/2014/10/17/5b3a6f2a-5617-11e4-809b-8cc0a295c773_story.html
- Menkiszak, M. (2013). Greater Europe: Putin’s vision of European (Dis)integration. OSW Studies No. 46. Warsaw: Centre for Eastern Studies.
- Tsygankov A. (1997), ‘From International Institutionalism to Revolutionary Expansionism: The Foreign Policy Discourse of Contemporary Russia’, Mershon International Studies Review, Vol. 41, No. 2 (Nov., 1997)
- Svarin D. (2016), The construction of ‘geopolitical spaces’ in Russian foreign policy discourse before and after the Ukraine crisis, Journal of Eurasian Studies, No. 7.
- Larrabee S., Wilson P., Gordon J. (2015). The Ukrainian Crisis and European Security. Published by the RAND Corporation, Santa Monica, Calif.
- Hoffman F. G. (2007). Conflict in the 21st Century: The Rise of Hybrid Wars. Arlington, VA: Potomac Institute for Policy Studies.
- Drent M., Hendriks R., Dick Z. (2015). New Threats, New EU and NATO Responses. Clingendael Report, July 2015
- Racz A. (2015). Russia’s Hybrid War in Ukraine: Breaking the Enemy’s Ability to Resist. The Finnish Institute of International Affairs (FIIA) Report. Vol. 43.
- Drent M., Hendriks R., Dick Z. (2015). New Threats, New EU and NATO Responses. Clingendael Report, July 2015
- http://ratinggroup.ua/research/ukraine/ocenka_sobytiy_2016_i_obschestvenno-politicheskie_nastroeniya_naseleniya.html
- http://censor.net.ua/news/438528/simonenko_otprazdnoval_pervoe_maya_na_demonstratsii_v_jitomire